История

Инферналия.

Страницы: 1 2 3 главная

"Уснуть, навек уснуть.

Какое наслажденье!

Да разве смерть страшна!

Жизнь во сто раз страшней".

К.Д. Бальмонт.

Мелкая лихорадочная дрожь сотрясала всё тело. Это не была обычная дрожь, какая бывает от холода, когда зуб не попадает на зуб. Неудержимый животный страх поднимался из глубин моего существа и заставлял дрожать каждый миллиметр тела. Боже, как я ненавидел себя за эту подлую трусость, но остановить дрожь было выше моих сил.

Была уже глубокая ночь, столь темная, что я едва различал белое пятно на ладони. Вот она, горсть таблеток, которая должна избавить меня от всех этих мучений и превратить окружавший меня мрак в вечный.

Вдалеке, за окном, тускло мерцали редкие огни фонарей. Ещё минуту назад всё казалось так ясно, решение было принято окончательно и бесповоротно. И вот теперь страх сковал мою руку, и не было силы поднести её ко рту. Что-то внутри меня визжало и корчилось, изо всех сил цепляясь за жизнь. Господи, Господи! Мысли, молниеносно сменяя одна другую, противореча друг другу, бешено бились в моей голове. Казалось, от их ударов голова вот-вот разорвется в клочья.

Неужели это конец?! Неужели же ты родился и жил только для того, чтобы так жалко и так скоро, (о, как скоро!), умереть? Не узнав, что такое любовь женщины! Что успел ты сделать? Ничего! И теперь подохнешь, отравившись, как какая-нибудь крыса или таракан...

Но, может быть, есть другой выход? Может быть, можно что-то ещё сделать! Вдруг она ещё полюбит тебя!

Чушь!! Разве мало доказательств её равнодушия к тебе ты видел? Разве мало унижений ты терпел? Что изменилось? Завтра повториться тоже, что и вчера...

Оставь надежду, она никогда не полюбит тебя! Можешь ли ты и дальше унижаться перед ней, умолять её взглянуть на тебя, заискивающе глядеть в её глаза, теряя уважение в собственных? Нет! Можешь ли ты разлюбить её? Может ли твоё сердце биться спокойно, когда она проходит мимо? Нет! Нет! Хочешь ли ты вечно терпеть эту муку? О, это невыносимо!

Ну, так - вперед! Твоё избавление перед тобой! Или лучше было бы болтаться в петле с посиневшим лицом и высунутым языком?

Рука медленно потянулась ко рту. Крупные капли пота выступили на лбу. Ну, вот и всё! А теперь в кровать и постарайся уснуть... Но что это за стук? Это стучит твоё сердце, спи...

Сон постепенно овладевал мной, глаза закрывались... Но в самый последний момент организм, помимо моей воли, не желая так просто сдаваться, вдруг сбрасывал сон, и всё начиналось снова, повторяясь раз за разом. Сколько прошло времени - час, два, вечность? Голова плыла в каком-то тумане. Разноцветные круги замелькали перед глазами, расширяясь и исчезая. Красные, голубые, оранжевые... желтые... и снова кра...

* * *

"Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу..."

Данте "Божественная комедия".

Красный свет залил все вокруг, ничего в мире не осталось кроме этого непереносимо яркого алого цвета. Он проникал даже сквозь закрытые веки и переливался, как солнечное отражение в воде. Туман, окутывавший меня, понемногу таял. Я стал чувствовать свое тело, руки, ноги. Было холодно, порыв ветра заставил меня вздрогнуть. Внезапно я понял, что куда-то иду. Медленно иду с закрытыми глазами. Какие-то тени время от времени проползали по лицу. "Должно быть, изо рта у меня идет пар" - почему-то подумалось мне.

Вот что-то мокрое коснулось щеки, и еще что-то, но уже колючее. Я сделал шаг, другой - некое подобие ветки больно хлестнуло по лицу. Я вскрикнул... и открыл глаза.

Огромное алое солнце медленно садилось за лесом, мрачные черные деревья окружали меня со всех сторон, где более, где менее плотной стеной. Какие-то неизвестные мне и невероятно корявые, покрытые шипами, кустарники неистово переплелись меж ними в отчаянной борьбе за жизнь. Солнце садилось быстро, казалось почти также быстро, как гаснет свет в театре или кино перед началом сеанса. Я был зачарован этим зрелищем и стоял не шелохнувшись. Последние кровавые лучи, пробивавшиеся сквозь частокол черных стволов, весь этот нереальный пейзаж, ужасали своей грозной, апокалиптической красотой. Казалось, что подобная картина должна предшествовать какой-то катастрофе. Я ждал, что вот-вот с неба ударит столп огня и в мгновение сожжет все вокруг, или разверзнется земля и поглотит и этот лес и меня вместе с ним, быть может, наступит конец света, или произойдет еще нечто, столь же ужасное. Но вот солнце почти село. Ползущие по небу тучи и холодный ветер вернули меня к более земным мыслям. Как я сюда попал? Что это за место? И что мне делать теперь?

В голове всплыла история одного моего знакомого. Однажды, будучи в чрезвычайно нетрезвом состоянии, он возвращался домой из гостей. Приятель помнил только, как вышел на улицу, далее следовал провал памяти неизмеримой глубины. Когда же этот бедолага получил вновь способность соображать, то увидел, что стоит один одинешенек на опушке леса с портфелем в руке. Он впоследствии признавал, что это был не самый лучший момент его жизни. Оказалось, что он находится недалеко от пригородной железнодорожной станции. Как он оказался на вокзале, как сел на поезд, как сошел с него - он не помнил.

Хотя попадать в подобные ситуации не в моем характере, да я и не мог вспомнить ни одной пирушки, которая предшествовала бы моему появлению в лесу, все же я от всего сердца желал, чтобы все разъяснилось таким же прозаическим образом. Тем временем холодало, ветер стал пронизывающим, а тучи все мрачнее и многочисленнее. Нужно было искать выход из этого малоприятного места. Не зная, в какую сторону идти, я побрел наугад. Однако прогулка по лесу оказалась крайне неприятным делом. В темноте я поминутно натыкался на что-то, обо что-то спотыкался, колючие кусты впивались мне в ноги, ветки хлестали по лицу, липкая паутина лезла в рот, щекотала нос и повисала на ресницах.

Наконец, проклиная все на свете, весь в паутине, колючках и в крови, чуть не плача от бессилия понять, как же я все-таки попал в такую идиотскую историю, продрогший до костей, я выбрался из чащи на открытое место. Это была довольно большая поляна, посредине которой возвышался холм. Тучи к этому времени разошлись и звезды сияли прямо над самыми верхушками деревьев. Не знаю почему, но вид этого мирного, освещенного лунным светом, холма вселил в меня безотчетный страх. Мне стало страшно выходить из чащи на открытое место. Не знаю, было ли это смутное предчувствие беды, или во мне проснулся древний звериный инстинкт, заставляющий животных избегать открытых пространств. Ведь даже домашние кошки редко выходят на середину большой комнаты, а предпочитают красться у стены, около диванов и кресел. Я послушался своего внутреннего голоса и стал пробираться по краю поляны. Но с каждым шагом страх все сильнее и сильнее охватывал меня. Было невыносимо тихо, так, что звенело в ушах, и удары сердца отдавались в голове как удары молота о наковальню. У подножия холма мне виделись тени каких-то невиданных зверей, иногда он казались мне похожими на львов. "Какая глупость! Откуда здесь львы?! Разве что волки..."

Мысль о волках отнюдь не прибавила мне храбрости. После этого возле каждого дерева мне стали мерещиться пары горящих глаз. "Господи! Почему мне не сиделось дома? Как я умудрился оказаться в этом проклятом лесу? Кой черт понес меня на эту галеру?" Не выдержав навалившегося на меня ужаса, неизвестно откуда взявшегося, необъяснимого, но, тем не менее, столь сильного, какой бывает только в ночных кошмарах, я закрыл лицо руками и повернул вглубь леса, подальше от этой страшной пустой поляны.

Так я шел довольно долго. Во мне ожили все мои детские страхи, казалось бы, давно уже умершие. В детстве я боялся темноты. В коммунальной квартире, где мы жили, был очень длинный и темный коридор и, как было принято в те времена, на его стенах висели корыта и велосипеды. Свет там зажигали очень редко, и выходить в этот бесконечный (как мне тогда казалось) коридор без взрослых я не решался.

Как ни странно, я никогда не боялся ни Волка, ни Бармалея, ни Бабы-Яги, всего того, чем обычно пугают детей. Но я почему-то боялся Лисы. Стоило мне представить ее хищную усмешку, как у меня мурашки начинали бегать по спине. В ее образе было очень мало от того симпатичного зверька, которого все мы видели в зоопарке. Зато очень много было человеческого.

Однажды, наслушавшись сказок, где волки и лисы притворялись мамами козлят и прочих безобидных тварей, я вообразил, что моя собственная мать это на самом деле Лиса, принявшая образ моей матери. Почему-то я решил (странная штука - детская логика), что причинить мне какое-либо зло эта Лиса может только, если я поверю ей и приму за свою мать. Поэтому я открыто объявил "Лисе", что знаю, кто она такая. Бедная мама! Как она пыталась меня убедить, что она не лиса. Но я стоял на своем и чуть не довел ее до слез. Да я и сам чуть не плакал. Мне ее было очень жалко, и я готов был броситься к ней и обнять ее, но тут я представлял себе, что вдруг ошибусь, и это окажется Лиса. А стоит мне только поверить ей, как она из доброй мамы превратится в злобную хищницу и кинется на меня. Не помню уж, как меня удалось разубедить.

И вот теперь все эти забытые страхи выползли наружу. Какие-то мерзкие лисьи морды скакали у меня перед глазами. Вдруг за спиной раздался заунывный звук, не вой, а плач, полный такой безысходной тоски, что я невольно остановился и оглянулся. Но в этой непроглядной тьме ничего невозможно было разглядеть. Я ускорил шаг насколько мог, чтобы не пуститься в трусливое бегство, а сохранять хоть какое-то достоинство.

"Глупости", - уговаривал я себя - "Как подмосковный лес может напугать взрослого, ну почти взрослого, человека? Никакие хищные звери тут не водятся. Вот сейчас я выйду к железной дороге, или к какому-нибудь населенному пункту и все будет хорошо!"

Лес, который, кстати, совершенно не походил на подмосковный, а скорее мог служить декорацией для сказки о Бабе-Яге, стал редеть и, наконец, среди стволов я увидел тусклый красный огонек. "Ну, вот я и выбрался!" - сказал я вслух. Предвкушая близкий конец этой крайне неприятной и чересчур затянувшейся истории, ободренный звуком собственного голоса, я поспешил на свет. Однако, к своему изумлению, я не увидел ни железнодорожного полотна, ни станции, ни какого-либо населенного пункта. Лес упирался в гору, или, скорее, в скалистую гряду, вершина которой задевала звезды. Красный свет, принятый мной за семафор, изливался из глубокой расщелины в скале, внизу довольно широкой, а затем сужавшейся и мышиным хвостиком уходившей ввысь. Вокруг нее все густо заросло какими-то вьющимися растениями, и красноватый отблеск падал на их листья. Зрелище это настолько отличалось от картины, которую я думал увидеть, что я совсем забыл свои страхи и, чрезвычайно заинтригованный, подошел к расщелине. Внимательно осмотрев ее, я пришел к выводу, что когда-то здесь был вход в пещеру и только потом, в результате неведомой катастрофы скала треснула. Вход был явно сделан людьми. Над входом кое-где из-под слоя мха виднелись буквы, латинские буквы, но даже древний римлянин не разобрал бы эту надпись. Справа были видны петли от ворот, некогда закрывавших вход, а слева часть металлической решетки, которая, по-видимому, и являлась этими воротами.

Решетка сильно заросла, не то плющом, не то мышиными бобами, я не очень то силен в ботанике. Она была ужасно искорежена, будто некий великан скомкал ее своей огромной каменной рукой. Местами металл был оплавлен. Моя буйная фантазия тотчас же нарисовала мне молнию, которая рассекает скалу и разбивает ворота, но я решил, что это слишком невероятно. Не бывает молний, от удара которых трескались бы скалы. Я заглянул вглубь. Широкий, освещенный красным светом проход вел куда-то вниз. Свет, видимо, шел оттуда. До меня доходил негромкий, но непрерывный монотонный гул. Передо мной стояла следующая перспектива: либо ночевка в мрачном и холодном лесу, где, возможно, водятся дикие звери; либо освещенная, защищенная от ветра и довольно благоустроенная пещера и возможность встретить людей. Хотя, говорят, что порой лучше встретить хищного зверя, чем человека, я все же надеялся на лучшее. Итак, я вошел в пещеру.

* * *

"Числа не помню, месяца тоже не было,

было черт знает, что такое..."

Н.В. Гоголь "Записки сумасшедшего".

Я вошел в пещеру, машинально пригнув голову, хотя здесь свободно мог пройти и человек гораздо большего роста. Ветер не проникал сюда, и было довольно тепло. Как я уже сказал, пещера освещалась изнутри таинственным красноватым светом, можно было бы идти совершенно спокойно, если бы не сталактиты и сталагмиты, время от времени попадавшиеся на пути. Эти небольшие наросты, можно сказать младенческого возраста, доставили мне несколько неприятных минут.

Пещера представляла собой неширокий проход и была изумительно красива. Стены ее были сплошь покрыты прожилками, прозрачными как стекло, которые создавали узор, подобный зимней изморози на окне. Кое-где с потолка седыми бородами свешивались корни каких-то растений. По ним, а иногда и по стенам, каплями стекала вода. Переливаясь как бриллианты и рубины, капли образовывали на полу небольшие лужицы. Залюбовавшись этой картиной, я ударился лбом о свесившуюся с потолка сосульку.

"Так и голову недолго разбить!"

Однако, сосредоточив свое внимание исключительно на потолке, во избежание повторных столкновений, я запнулся за сталагмит и шлепнулся в очередную лужу.

"Да, ходить по пещерам нелегкое дело! Попробую идти, одновременно глядя под ноги и на потолок. Как бы только мне не окосеть!"

Время от времени я останавливался, чтобы оглядеться, полюбоваться причудливыми формами сталактитов и сталагмитов, которые становились все внушительнее. Хотя прошел я уже порядочно, но ни малейшей усталости не чувствовал. Более того, я стал чувствовать себя гораздо лучше, чем когда входил в пещеру. Видимо так действовало сказочное зрелище, окружавшее меня, и необычайно чистый, пьянящий, воздух. Дышалось легко и, если бы не лужи и зловредные наросты, я готов был бы побежать вприпрыжку.

Проход внезапно кончился, и я ввалился в огромную залу созданную самой Природой, трудом несметного числа маленьких капель миллионами лет точивших горную породу. Величественные столпы, одни похожие на готические замки и соборы, другие - на гигантских химер и кариатид, третьи - на колонны древнего храма, подпирали потолок. Кровавые отблески колебались на них, создавая удивительные эффекты. Казалось, что в окнах замков горит свет, а чудовища скалятся и корчат мерзкие рожи, высовывая огненные языки. Под потолок ложились сиреневые тени, кое-где потолка и вовсе не было видно, он скрывался в непроницаемой мгле.

"Боже мой! Видал ли кто зрелище более величественное и более прекрасное, чем эта пещера, будто вышедшая из сказок "Тысяча и одной ночи"? Не здесь ли сорок разбойников прятали свои сокровища? Не голова ли джина глядит на меня оттуда, с потолка, не горы ли алмазов сияют вон там, в углу? Возможно ли это повторить, рассказать, нарисовать? Да разве человек может своими жалкими творениями сравниться с этим созданием Природы?"

Здесь было все. Вот средневековый собор таинственно и молчаливо выступал из окружающей темноты, более прекрасный, чем его рукотворные сородичи. Ажурные готические башенки, казалось, пронзали потолок. А вот вздыбился сказочный дракон, его длинное чешуйчатое тело свернуто тугими кольцами, он готовится броситься на витязя, стоящего перед ним. Но и витязь полон решимости победить. А рядом - занесенные снегом деревенские избы. Они похожи на лубочные картинки, или, скорее, на пряничные домики, покрытые аппетитной глазурью. Будь я помоложе, непременно не удержался бы и лизнул их.

Вдруг холодок пробежал по спине, и несуществующие волосы стали дыбом по всему хребту. Что-то подсказало мне, что в этой зале я не один. Я повернулся и заметил, как по противоположной стене и по колоннам скользнула огромная тень. Медленно, очень медленно, настолько медленно, насколько я мог, не отрывая глаз от того места, где исчезла тень, я попятился назад и прижался к ближайшему сталагмиту. Тень не появлялась. Я стоял почти посреди залы, спрятавшись за столп, пытаясь слиться с ним, и чувствовал себя крайне неуютно. Архитектура этого помещения была столь причудлива и запутана, что некто, бродивший тут, вполне мог незамеченным подкрасться ко мне сзади. Соблюдая максимальную осторожность, я стал, пятясь, отходить к стене. Однако идти так было неудобно, и я повернулся...

Сердце оборвалось у меня в груди, не знаю, почему я не заорал во всю глотку. Гигантская тень стояла прямо передо мной. Головой она упиралась в потолок. Я взмахнул руками, инстинктивно закрывая голову, и тень повторила мое движение. С досады я плюнул.

"Экое свинство! Куда деваться, если собственная тень и то готова запугать тебя до смерти! Вот уж от кого я не ждал такого подвоха. Чертовски подло с ее стороны!" Немного успокоенный, я подошел к стене и присел в небольшом углублении. Идти дальше мне расхотелось.

"Как глупо! Испугаться собственной тени. Глупо? Но ведь та, первая, тень была на противоположной стороне, и, стало быть, не могла быть моей тенью..."

Но раздумья ни к чему не привели. Я сидел и не знал что делать. Говорят, что и животные, и люди, находясь в состоянии стресса, впадают в сон. Может быть по этому, или просто из-за усталости, но постепенно мысли стали какими-то туманными, тягучими, как сгущенка. Веки поползли вниз, видимо подчиняясь закону всемирного тяготения. "Не надо бы спать в незнакомом месте", - зевнув, подумал я, но ни руки, ни ноги, уже не хотели двигаться. Узкая полоска света между веками захлопнулась. Наступила темнота.

Было тихо, лишь капли с монотонным постоянством падали с потолка. Вдруг вдалеке какой-то тоненький детский голосок пропел, вернее промурлыкал:

"Нимми-Нимми-Нот

А я - Том-Тит-Тот..."

И снова:

"Нимми-Нимми-Нот

А я - Том-Тит-Тот..."

Голосок звучат так мило, совсем по-домашнему. Я приподнял веки. Огромная тень скакала по стене и по потолку. Я открыл глаза. Внизу у основания колонны я увидел мохнатое существо, величиной с ребенка. Отблески и дрожащие тени мешали мне хорошенько рассмотреть его. Это было что-то вроде большого зайца, и мне показалось, что у этого зайца четыре уха. На плече он нес мешок.

"Нимми-Нимми-Нот

А я - Том-Тит-Тот..."

Подпрыгивая и напевая, существо прошествовало через залу, и исчезло за последней колонной. Сон как рукой сняло. Крадучись я пошел за странным певцом. За столпом, в стене, было небольшое отверстие, в отличие от главного прохода, оно не было освещено, и тьма там стояла, хоть выколи глаз. Я встал на четвереньки (иначе я там пролезть не мог) и пополз в отверстие. Оно было узкое, и я еле протискивался в него, пол мокрый, а корни, как мочалки свешивающиеся сверху, касались лица. "Любопытство не порок, но большое свинство!" - подумалось мне, - "Раз уж взбрело тебе в голову изображать Алису, так будь любезен ползать по этим грязным норам. У Алисы хоть был белый кролик, а у тебя какой-то черный, видно вымазался как черт, ползая по таким закоулкам. Назвался груздем - полезай в кузов! Ой!" Рука попала на что-то скользкое, и я чуть не расквасил себе нос. "Молчи груздь! Молчи!"

Проход, наконец, расширился, и стало светлее, хотя откуда шел свет я понять не мог. Это был уже не красный, а мягкий голубоватый свет. Впереди отчетливо раздавались шаги, кто-то весело шлепал по лужам. Мне даже показалось, что я снова слышу негромкий напев. Я встал на ноги (высота потолка теперь позволяла мне это сделать) и осторожно пошел вослед шагам. Впереди что-то стукнуло, будто хлопнули дверью. И точно, спустя некоторое время я наткнулся на деревянную дверь. Она была закрыта. Направо - стена, а вот налево - проход. Я пошел налево и увидел недалеко от двери отверстие в скале, или, скорее, окно. Оно было завешано занавеской, и в нем горел огонь. Я заглянул в окно. Вся мебель в комнате была будто игрушечная, на маленьком столике горела свеча, а рядом, за прялкой, сидел мой давешний заяц и быстро-быстро прял.

"Ще спереду i так, i так; а ззаду, ей же ей, на чорта!" В самом деле, то, что я принял за вторую пару ушей, оказалось рогами, а из того места, ну, из какого вы и сами знаете, рос хвост. Чертенок очень быстро вертел хвостом и прял, по-прежнему напевая свою песенку:

"Нимми-Нимми-Нот

А я - Том-Тит-Тот..."

Я открыл рот от удивления. Чертенок был так смешон, что я не удержался и прыснул. В мгновение ока малыш обернулся ко мне, его пятачок возмущенно вздрагивал, и неожиданно густым басом рявкнул во всю глотку: "Was vollen sie doch!"

Я отпрянул от окна и .... провалился.

Переворачиваясь через голову и кувыркаясь со страшной скоростью, я полетел куда-то вниз. От ужаса я зажмурился. Однако скорость полета вдруг стала уменьшаться. Теперь я летел медленно и плавно, выписывая в воздухе какие-то пируэты. Что было дальше - затрудняюсь сказать. Иногда мне кажется, что я припоминаю (очень туманно) какие-то пещеры, узкие проходы и т.д. А иногда мне кажется, что это мне только кажется. Так бывает, когда смотришь дома телевизор и вдруг выходишь на кухню, чего-нибудь пожевать. Возвращаешься, но сюжетная нить уже потеряна, и ты силишься понять, что же произошло в твое отсутствие.

Короче говоря, я открыл глаза и увидел, что сижу в том же углублении, откуда отправился в поход за чертенком. "Наваждение! Быть может, я просто заснул, и это мне приснилось?"

* * *

"Всем тем, кто наслышан о Божьем суде,

Ад, ведомо, есть - но неведомо где.

Обителью чертовой ад наречен,

И черт его знает, где он размещен".

Дж. Свифт.

"Фрачишка на нем гадкий, рожа

такая, что плюнуть хочется..."

Н.В. Гоголь "Записки сумасшедшего".

Так спал ли я, или это все было на самом деле: узкий проход, по которому я лез, чертенок, который прял пряжу, его песенка? Если это правда, то почему я очутился на том же месте, откуда ушел, и как я это сделал? А если - сон...

Я встал и пошел к тому месту, где должна была находиться нора Том-Тит-Тота. Нора была на месте. "Какая-то чертовщина!" Я был похож на того китайца, которому приснилось, что он стал бабочкой. Он никак не мог решить - кто он; то ли он китаец, которому приснилось, что он стал бабочкой, то ли - бабочка, которой приснилось, что она была китайцем.

Я пожал плечами - в конце концов, за сегодняшний день, или, скорее, за ночь, со мной случилось столько странных происшествий, что размышлять о них можно было бы целую вечность. Но я не собирался оставаться здесь так долго. Самым разумным было продолжать путь, не теряя надежды выбраться отсюда. А загадки? Возможно, они разъясняться сами собой.

Итак, я продолжил свой путь по загадочному подземелью. Чем дальше я шел, тем более тяжелым становился воздух, температура его явно повышалась, стал чувствоваться слабый, но довольно неприятный запах. Пожалуй, это было похоже на запах тухлых яиц. Сталактиты и сталагмиты сливались в единые столпы, которые все более и более напоминали античные колонны. Время от времени тучи черненьких мошек начинали кружиться вокруг меня с каким-то заунывным..., нет, не жужжанием, а скорее причитанием. Я, как мог, отбивался от них, и они отставали. Штук пять летучих мышей с шумом пронеслось над моей головой.

Появление живых существ привело меня к заключению, что я недалек от выхода на поверхность. Я прибавил шаг. Слева, на стене, ясно виднелась черная надпись, сделанная, по-видимому, углем:

Sono stato qui.

Dante.

"Ну, вот и следы людей!" - подумал я - "Что значит - культура! А у нас обязательно или ругательство какое-нибудь напишут, или "Маша плюс Саша", или - "Я был здесь". А тут, пожалуйста, - цитата из Данте". И тут же я поймал себя на мысли, что сказал - "у нас". Позвольте, а если я не "у нас", то где? Я буквально побежал дальше, я хотел сейчас же, немедленно выйти хоть куда-нибудь. Дорога внезапно пошла круто вниз, и я почти кубарем влетел в какое-то помещение. Влетел и остолбенел... Вы не поверите, но прямо перед собой я увидел гардероб. Да, да, именно гардероб. Обыкновенный гардероб, какой бывает в музеях и в театрах, на выставках, предприятиях и в учебных заведениях. С деревянным прилавком и вешалками. Над вешалками была прибита какая-то надпись, не по-русски, а под надписью сидел, как и полагается, старичок. Это был очень экстравагантный старичок. Он сидел на табурете и был одет в потертый фрак, на ногах - валенки, на голове - ушанка. Лица видно не было, так как он держал перед собой книгу, из-за которой было видно только пенсне да часть небритой щеки. На руках у гардеробщика были белые, в далеком прошлом, перчатки. Крупная золотая надпись на книге гласила - "Мертвые души". "Значит русский!" - обрадовался я - "Наконец-то, живая душа! Теперь все разъяснится!".

Надо было заговорить со стариком, поздороваться, спросить, где я нахожусь и как мне вернуться домой. Но меня охватила какая-то робость. К тому же в голове моей вдруг возникло столько вопросов, которые мне хотелось задать этому странному гардеробщику. И почему-то все эти вопросы старались выскочить из моей глотки одновременно и ни за что не хотели уступать дорогу друг другу. Результатом их яростной борьбы явился изданный мной и доселе неведомый фонетике звук (который я для простоты передаю ниже как - "Э-э-э!").

-"Э-э-э!".

Старичок поднял голову и я понял, что сделал ошибку. Мне не нужно было беспокоить его, мне нужно было тихо повернуться и уйти обратно. Уйти куда угодно, но только очень далеко. Я почувствовал, что язык мой отнялся. Это был черт. Самый обыкновенный пожилой черт с довольно мерзкой рожей, теперь я это ясно видел.

Он приподнял пенсне и его глазки- пуговки впились в меня, розовый пятачок подрагивал. С интересом рассматривая незваного гостя, черт задал мне какой-то вопрос, но язык, на котором он был произнесен, не был мне известен. Фраза звучала гортанно и дико, скорее как звериный клич. Я, с выражением вселенской скорби на лице, смотрел на гардеробщика, не имея сил ни убежать, ни ответить. Ноги стали ватными, во рту все пересохло. Тем временем черт стал задавать вопросы на других языках, вернее, как я потом уже понял, вопрос был один и тот же, он задавал его на разных языках, пытаясь установить мою национальность. Это его даже развлекало.

-"Who are you?"

Эти слова прозвучали музыкой. Наконец-то я понимал, что лопочет эта мерзкая образина. У меня совершенно выскочило из головы, что он только что читал "Мертвые души", и, стало быть, должен знать русский язык. Собрав все свои немногочисленные познания в английском, я выпалил - "Do you speak English?"

-"Yes, (он произнес это как - "Йеш"), sir, a little!"

Наступила длительная пауза, черт ожидал продолжения диалога, в то время как я судорожно пытался вспомнить хоть какие-то английские слова. В голове всплывали фразы - "My name is...", "I live in Moscow..." и "How do you do?"

"Господи! - невольно вырвалось у меня наконец, - Что за тарабарщина!"

"Если милостивый государь соизволит, - красивым баритоном вдруг заговорил черт, - Мы можем продолжать нашу беседу по-русски!" И его голос, и весь вид при этом являлись олицетворением лакейской преданности. Он напоминал какого-то приказчика из пьесы Островского, и во всем его поведении было слишком много дешевой театральности.

"Соизволит... соизволю!" - пробормотал я.

"Позвольте, сударь, - торжественно провозгласил мой собеседник, - Приветствовать Вас в Последнем Приюте Погибших Душ!"

"Что это за приют? Я никогда не слышал о таком, где это находится?"

"Милостивый государь мой, Последний Приют Погибших Душ, или сокращенно ПППД, в просторечии именуется Адом..."

И тут я упал в обморок. Да, да, в обморок. И нечего усмехаться! Я вовсе не намерен изображать из себя супергероя. И потом, посмотрел бы я на вас в моем положении... Вот так живешь, живешь, а потом вдруг, будьте любезны, попадаешь в Ад. Все мы, и верующие, и атеисты, слышали о нем. Слышали и о том, что рано или поздно нам придется расплачиваться за свои грехи. Но, положа руку на сердце, многие ли из нас верили, что сами окажутся в Аду? И за какие грехи, так - мелочевка!

Я пришел в себя, и настроение мое было прескверное. На душе была такая тоска, какая бывает, когда сидишь перед дверью стоматологического кабинета, или когда стоишь у классной доски и тебя просят поведать о предметах, о которых ты имеешь весьма смутное представление. Я ведь, собственно, и жить-то еще как следует не начал - все думал, что с понедельника начну новую жизнь или что в новом году все переменится и начнется настоящая жизнь. Даже любви, той единственной любви, что приходит раз и на всю жизнь, я не испытал, и вот - уже умер. Как же так?

Тут я вспомнил все - и ночь, и горсть таблеток на ладони, и стук сердца, и смертельный ужас, который я испытал.

Открывать глаза не хотелось. А может это мне все приснилось? Я прислушался, надо мной раздавалось какое-то сопение; принюхался - пахло по-прежнему тухлыми яйцами. Тогда я приоткрыл один глаз, мерзкий пятачок маячил прямо перед лицом. Делать было нечего - я открыл оба глаза.

"Скажите, это действительно Ад?"

"Вне всякого сомнения!" - черт показал на иностранную надпись, прибитую над гардеробом, и перевел - "Оставь надежду всяк сюда входящий!"

"Но позвольте, я ведь ничего такого..."

"Так все говорят!" - черт даже не дал мне оправдаться.

"Стало быть, я умер?"

"Не похоже" - ("Неужто?" - подумалось мне - "А он довольно мил, этот гардеробщик!") - "Души легки и бестелесны, они не отбрасывают тени, да и вход для них давно уж с другой стороны".

Честное слово, я готов был расцеловать его прямо в пятачок. Огромный камень свалился у меня с души.

"Слава Богу, я жив!" - вырвалось у меня - "Но тогда какого чер... каким образом я попал сюда?"

"Сюда, сударь, никто не попадает случайно. Если вы здесь, значит вас ждут".

"Ждут? Кто? Зачем?"

"Имейте терпение, и вы все узнаете. В свое время" - холодно отрезал черт, и пробормотал про себя - "Нынешнее начальство не считает нужным ставить в известность о своих планах..."

"Что ж " - сказал он наконец - "Извольте, государь мой, следовать за мной. Я проведу вас туда, где у нас принято встречать столь почетных гостей (наприглашают гостей, нет, чтобы предупредить, вот они и валятся, как снег на голову)". И он, заботливо уложив свою книгу и пенсне в небольшую драную холщовую сумку и по-стариковски шаркая ногами, пошел вперед. Я поневоле поплелся за ним. Мы шли и шли. Красоты пещер меня больше не увлекали, и я хмуро пялился в спину черта. Его сумка болталась сзади и была столь ветхой, что ее содержимое, повинуясь закону всемирного тяготения, давно должно было упасть на пол, но все же каким-то непостижимым образом удерживалось в ней. Молчание угнетало.

"А сумочка-то у вас совсем дырявая", - заискивающе начал я - "Того и гляди пенсне потеряете!"

"Это не сумка, а торба!" - серьезно сказал черт, посмотрел на нее и тяжело вздохнул - "Совсем старая! Давно списали, надо бы получить новую, а все недосуг..." И он зашаркал дальше. "Так вот, значит, почему говорят - носится, как черт со списанной торбой", - подумал я про себя.

Опять повисла тяжелая тишина. Были слышны только шарканье чертовых ног, да нытье мелких мошек, которые, время от времени, стаями пролетали перед лицом. Вонь становилась все нестерпимее. "Не даром здесь столько мух!" - подумал я. Упрямое молчание старика раздражало меня. Наконец я не выдержал.

"Что ж это мы все молчим и молчим, и не познакомились даже", - тут я назвал себя.

"Сэр Топсиус Терви, к вашим услугам!" - сухо бросил черт, не повернув головы, и через мгновенье добавил, но более мягко, - "Можно - Топси Терви. Друзья называют меня - старина Топси."

"Очень приятно!" - сказал я, несколько покривив душой, - "Однако, мрачновато у вас здесь..."

"Чай тут Ад, а не Парк Культуры", - усмехнулся старик. Но все же я, видно, задел в нем какую-то струну и через минуту он разговорился. Хотя говорил он скорее сам с собой, чем со мной.

"Да, теперь уж все не так, как раньше... Как вспомнишь... Бескрайние поля асфоделей... Эх!" - он вздохнул, - "Все перепахали! А зачем? Э- эх! Когда-то меня называли юным фавном, а теперь зовут старым чертом. А как мы жили там, на земле! Среди буковых лесов, среди лугов, играли на свирели, веселились! Правда, когда мы сюда переехали, здесь тоже было не так уныло, как сейчас. И грешники, и святые, все жили вместе. Индивидуальный подход, каждому свое наказание. Один камень катает, другой - к скале прикован, все честь по чести... А потом праведников отделили, ворота сломали, поля перепахали! Ну и что хорошего!..."

Какая то тень мелькнула среди камней слева от нас, будто пробежала собака или какое-то другое небольшое животное. Я присмотрелся - ничего. Хотя нет, вот же она, сидит около камня. Черная собака с невероятно большими ушами, длинной узкой мордой и красным высунутым языком. Она сидела, как древнеегипетское изваяние, и, если бы не подрагивающий язык, в ней ни за что нельзя было бы признать живое существо. Когда мы подошли поближе, она привстала и побежала вперед. Мой гид ее, по-видимому, не видел или делал вид, что не видит. Он продолжал свое ворчание.

"Сделали Рай! И что? Пустует! Скука смертная! Даже гурии и те сбежали в Ад! Зачем гурии праведникам, вот они и подрабатывают на стороне! Этих нескольких старикашек, что бродят по Раю, можно давно было сдать в какой-нибудь дом престарелых, а помещение отдали бы под дом отдыха для обслуживающего персонала. У меня вон - хроническая простуда, все время на сквозняках. Никакой заботы! А народ к нам просто валом валит, не то, что раньше. Бывало за день только пару душ и встретишь. Теперь же что ни год, то все больше и больше. И мало нам душ, так теперь и живые норовят пролезть! Кто за женой, кто за любовницей, а кто просто так, из любопытства. То драку устроят, то переполох, то ворота сломают. Либо какую-нибудь душу стащат, либо еще что. Опять же - нарушение отчетности! Что за люди! Один Данте, даром что поэт, тихий был и скромный, слова от него грубого не услышишь, все - "пардон" да "грация" ".

Мы вошли в следующую пещеру. Черная собака уже была тут как тут. Теперь она лежала справа от нашей дороги и с интересом глядела на нас. Мне даже показалось, что она довольно ехидно улыбается. "Прямо какая-то Чеширская Собака!" - подумал я. Однако, стоило нам подойти чуть поближе, как она вскочила и убежала.

"Столько народа, " - продолжал между тем черт; я был уже не рад, что разговорил его, но остановить его теперь было невозможно, - "что пришлось новый вход делать, более просторный. Души идут просто толпами, а отсюда спешка, поточный метод, и нет уж того качества, как в старые добрые времена. А раньше какое избранное общество было! Из Рая и то приходили поболтать! И вот все девять кругов полетели к чертям! Давно уже поговаривают о перенесении Ада на землю, чего, мол, этим грешникам таскаться туда-сюда, там бы их и обслуживали, прямо на месте. Только пустое это дело! Рай тут недавно пытались перенести на землю, да только тоже ничего не вышло... А души? Разве ж это души? Раньше приятно было взглянуть, а теперь - мелкие, склочные, одно жулье, того и гляди что-нибудь стащат! Кыш - мелочь пузатая!" И он отмахнулся от мошкары, которая с писком носилась над ним (тут я понял, что это вовсе не мошкара, и мне стало немного стыдно, что я так непочтительно обращался с душами, пусть и не самых лучших, но все-таки представителей человеческого рода).

"Кстати", - ненавязчиво спросил я, - "А много у вас тут домашних животных, собак, например?"

Черт удивленно посмотрел на меня и пошевелил своими волосатыми, как у старого еврея, ушами.

"Собак? Откуда же им здесь взяться? Ну, разве что Цербер! Так разве ж он домашняя собака?"

В этот момент откуда-то издали, из-за самого дальнего сталактита вылетела вереница неких существ. Они летели клином, наподобие журавлиного, но не курлыкали. Увидев их, старикан пояснил - "Это ведьмы, летят собирать звезды. Ночь сегодня будет темная!" И он приложил руку к глазам, точь-в-точь как люди, когда они следят за полетом журавлей.

Когда "клин" пронесся над нами, я увидел, что это действительно ведьмы. Одни из них сидели на метлах, другие - в ступах. Некоторые совершенно походили на Милляра в роли Бабы-Яги, а некоторые были помоложе. Особенно хороша (следовало бы сказать - чертовски хороша) была одна совсем молоденькая ведьмочка, пролетевшая перед самым моим носом. Она даже подмигнула мне.

Черт дернул меня за рукав - "Пришли! Подождите здесь, сударь, вас найдут!"

"Неужели", - с замиранием сердца сказал я, - "я сейчас увижу Вергилия?"

"Вергилия?" - мерзкий старикашка просто задохнулся от смеха - "Ну уж нет! Вергилия ему подавай! Ни больше, ни меньше! Каково самомнение?! Нет, милостивый государь, вергилиев на всех не напасешься! Да-с! Это только для особо почетных гостей!" И он ушел, хихикая и бормоча под нос - "Вергилия! Ха, не велика птица!"

* * *

Страницы: 1 2 3 главная